Север Гансовский - Надежда [Рассказы и повести]
— Ты бы не ходил лучше сегодня на работу, — сказал матрос с сомнением.
Томми, сжав яркие, пылающие губы, покачал головой.
— Нельзя. Выгонят.
Рабочему дню не было конца. Майк с трудом поднимал тяжелую лопату. Дождь лил плотными струями. Внизу под ногами тоже была вода. Матросу казалось, что весь мир затоплен. Он думал о том, как тяжело сейчас мальчишке, и с тревогой поглядывал на мусорные холмы, за которыми стояли транспортеры.
Перед обеденным перерывом к нему поспешно подошел один из рабочих.
— Эй! Подойди к нам. Там твоему приятелю совсем плохо.
Матрос бросил лопату и побежал к Томми.
Небольшая группа людей стояла, сомкнувшись плотным кольцом. Матрос раздвинул их.
Мальчишка лежал лицом вниз на своем пиджаке, брошенном прямо в грязь. Плечи у него вздрагивали. Он непрерывно кашлял.
— Уже с полчаса так, — сказал тот, который позвал матроса. — Я его хотел поднять, — он не дается.
Майк наклонился над Томми и взял его за плечи. Мальчик, не переставая кашлять, оглянулся на него и махнул рукой.
— Уходи, пройдет.
— Давай я тебя отведу, — предложил Майк.
— Куда?
Матрос огляделся. Действительно, куда?
— Положи его на брезент, — сказал один из рабочих.
Майк хотел поднять мальчика, но тот отчаянно замотал головой. Лицо у него было всё в грязи. Глаза блестели.
— Не надо, не надо.
Он боялся, что его увидит старший рабочий.
Шофер машины, которую грузил матрос, посоветовал ему посадить мальчика в кабинку.
— Пускай со мной ездит. Там хоть дождя нету.
Майк отнес Томми в машину. Мальчик сначала слабо протестовал, потом затих.
Через час, когда грузовик снова приехал за мусором, шофер сказал матросу:
— Положил его у кладовщика. Там его никто не увидит. А кладовщик — парень ничего.
Томми пролежал у кладовщика еще около часа и вернулся на той же машине. За всё это время старший рабочий ни разу не появлялся у транспортеров, так что отсутствие мальчика не было замечено.
Томми пошел к себе на рабочее место. Шофер закурил и предложил сигарету матросу.
— Занятный мальчишка. Брат?
— Нет, — сказал матрос. — Так… товарищ.
— Занятный… Он мне всю дорогу такие истории рассказывал. Как в книге. И смеется сам. Как будто и не болен вовсе.
— Он такой, — согласился Майк. — Кашляет-кашляет, — кажется, вот-вот помрет, а потом, через полчаса, как ни в чем не бывало.
К вечеру дождь, наконец, кончился. Томми совсем оправился и был, по обыкновению, весел и разговорчив.
В закусочной он сказал:
— Надо, пожалуй, написать Фриде. Я схожу на почту за бумагой.
Томми сбегал на почту и вернулся в закусочную. Карандаш он взял у буфетчика. Матрос ревниво следил за приготовлениями.
— Давай напишем вместе, — сказал мальчик. — От нас обоих.
— Давай, — охотно согласился матрос.
Письмо, однако, сочинил один мальчик, так как Майк попросту ничего не мог придумать.
Томми писал, что у него теперь есть товарищ, мистер Спид, с которым они вместе живут. Он спрашивал, поправился ли отец, и советовал сестре попытаться нанять кого-нибудь другого вместо Сэнди Андерсона. О себе он рассказал, что здоров и живет хорошо.
Писал Томми медленно, старательно выводя буквы и следя, чтобы строчки не налезали одна на другую.
Окончив, он прочел всё написанное Майку и спросил, не хочет ли тот чего-нибудь добавить.
— Напиши еще насчет этого Сэнди. Зачем же ей пьяница?
— Я уже написал.
— Ну тогда всё.
— Я еще от тебя привет добавлю.
Они вместе дошли до почтового ящика. Когда письмо было уже опущено, матрос спохватился.
— Надо было у нее спросить, как там сейчас у вас с безработицей.
— Спросим в следующем письме, — сказал Томми. — Она, наверное, на это скоро ответит.
До самого вечера разговор вертелся вокруг Фриды.
Когда в закусочной буфетчик принес им пирожков, Томми принялся рассказывать, какие пирожки умеет печь его сестра:
— Жирные-жирные. И рассыпаются. Я один раз двадцать штук съел. Подряд. Никак не мог остановиться. Она для всех приготовила и оставила на плите. А я все съел.
— Двадцать штук? — удивился матрос. — Они, наверное, маленькие были.
— Ну да — маленькие. Больше этих.
— Как же ты съел?
— Я тебе и говорю, что я чуть-чуть не умер. Меня в больницу возили.
— Ну и что?
— Доктор меня катал. Знаешь, как лошадь катается, когда объестся? Только так и спасли…
Расстилая свой пиджак на трубах, он вспоминал о том, как чисто Фрида стирает простыни.
— Такие белые, что просто ложиться страшно. Я на них никогда не спал. Потихоньку сверну и ложусь прямо на матрас. Она всё удивлялась, почему они у меня так долго не пачкаются…
Через неделю мальчик принес с почты новое письмо. Они снова отправились в ту же закусочную. Матрос с волнением следил, как Томми распечатывает конверт.
— Ты осторожнее. Не разорви.
В письме было сказано, что отец поправился и уже ходит, что Сэнди решили не брать и справляться своими силами. После разных домашних новостей и просьбы вернуться скорей домой, мальчик прочел:
— «Передай от меня привет мистеру Спиду и скажи, что и я, и мама, и папа очень благодарны ему за то, что он о тебе заботится».
Матрос густо покраснел. Он оправил на себе уже совсем расползшийся свитер и спросил:
— Так и сказано — мистеру Спиду?
— Так и сказано.
— Покажи.
Мальчик подал ему письмо.
— Покажи, в каком месте.
Томми показал.
Нахмурив брови и шевеля губами, матрос с усилием прочел:
— Верно… «Мистеру Спиду».
Он был очень польщен. Ни разу в жизни его еще ни кто не называл мистером Спидом.
Два следующих дня постоянной темой разговора было письмо.
— Хорошо, что она не стала брать этого Сэнди, — говорил Майк неожиданно, когда они отдыхали во время короткого перерыва на работе. — Из пьяницы никогда толку не будет. Я раз на китобое ходил, так у нас стрелок был. Вахтенный кита заметит, а он пьяный лежит. Никто не мог понять, где он выпивку прячет. Нас всех обыскивали перед выходом в рейс…
Разговор переходил на китобойный промысел, но в конце его матрос вдруг снова возвращался к письму.
— Если у отца нога еще болит, надо на ночь спиртом растирать. Ты напиши ей.
— Напишем вместе, — говорил Томми.
За месяц мальчик принес еще несколько писем. Майк теперь активно участвовал в составлении ответов. Постепенно он вошел в жизнь семьи, которую знал по письмам и рассказам Томми.
Матрос стал приветливее и общительнее. Всю жизнь он работал в случайно собранных коллективах, где каждый думал только о самом себе. И Майк тоже привык думать только о самом себе. Его мир был замкнут палубой парохода и портовыми кабаками. Мальчишка, с его рассказами и особенно с его постоянной заинтересованностью делами своей семьи, раздвинул этот мир. Кроме вечно сыплющих ругательствами боцманов и равнодушных ко всему буфетчиков в портовых харчевнях, в сознание матроса прочно вошли отец и мать мальчика и его сестра Фрида. Матрос размышлял теперь не только о своей судьбе, но и о жизни на далекой ферме во Флориде.
Кроме того, Томми с его способностью замечать в людях интересное и забавное научил его присматриваться внимательнее и к тому, что окружало его сейчас.
Всё чаще и чаще Майк задумывался, не остаться ли ему на берегу и не попробовать ли начать что-нибудь новое.
Однажды, выслушав очередной рассказ о том, как умна и добра Фрида, матрос несмело сказал:
— А что, она, пожалуй, и смотреть не стала бы на такого парня, как я?
— Почему не стала бы? — сказал Томми серьезно. — Ты человек хороший.
— Да я ведь необразованный совсем. А она, видно, не меньше твоего книг прочла.
— Ну и что же. Зато ты работящий. Вон тебя на помойке как любят.
По мере того, как в приносимых мальчиком письмах всё увеличивалась часть, начинающаяся словами: «Передай мистеру Спиду…», матрос всё чаще и чаще задумывался о девушке, которую так красноречиво описывал его друг.
Между тем здоровье мальчишки ухудшалось.
В город пришла весна. Стало тепло, но в воздухе была разлита томительная сырость. Утром над улицами поднимался едкий туман. Днем то и дело моросил дождь.
Томми по утрам просыпался раньше матроса и долго скорчившись сидел на трубе. Лицо у него стало совсем серым, глаза потускнели. Он и раньше был худ, но теперь лицо его совсем обтянулось, скулы выступали.
Он стал хуже работать и быстро утомляться. Прежде старший рабочий не имел случая к нему придраться, но теперь он часто останавливался возле Томми и подолгу смотрел, не пропускает ли он металлического лома. При нем руки мальчика ходили с прежней быстротой, но как только старший рабочий отходил, Томми бессильно опускался на корточки и подолгу сидел, равнодушно глядя на суетящихся рабочих.
